спрашивал Фридриха Вильгельма генерал Гебхардт Леберехт фон Блюхер в октябре 1809 года, призывая его принять риск войны на стороне Австрии. Мы оснащены лучше, чем они!14
После окончания военного кризиса этот вопрос несколько утратил свою актуальность, но в 1811 году, когда нависла угроза большой войны между Францией и Россией, он возник вновь. В меморандуме, представленном королю 8 августа 1811 года, Гнейзенау изложил подробный план народной партизанской войны на испанский манер, которая была бы развязана против французской армии из-за линии фронта. Это массовое восстание (Aufstand in Masse) должно было преследовать французские части, нарушать пути снабжения и уничтожать ресурсы, которые в противном случае могли бы попасть в руки врага. Гнейзенау наблюдал за débâcle своего бывшего подчиненного Шилля и понимал, что рядовым пруссакам может понадобиться дополнительное поощрение, прежде чем они будут рисковать жизнью и здоровьем против французов. Гнейзенау предложил нанять священнослужителей для мобилизации местных общин, чтобы убедиться в отсутствии патриотического настроя.15 Штейн (сейчас находившийся в изгнании в Праге) и Клаузевиц пришли к аналогичным предложениям, хотя они делали больший акцент на необходимости четкого руководства со стороны монархической исполнительной власти.
Концепция повстанческой войны против французов никогда не пользовалась широкой поддержкой в офицерском корпусе. Лишь меньшинство офицеров устраивал такой подход к ведению войны, при котором возникал риск высвобождения сил, неподвластных регулярной армии. Но за пределами самой армии, в образованных кругах прусской патриотической интеллигенции, было немало тех, кто находил эту идею захватывающей. В стихотворении, написанном в 1809 году под впечатлением от австрийской кампании против Наполеона, бывший прусский гвардеец Генрих фон Клейст представил себе немцев со всех уголков старого рейха, поднимающихся против французов, и удивительно бескомпромиссным языком описал жестокость тотальной войны:
Белеют их разбросанные кости
Каждая ложбина, каждый холм;
Из того, что осталось от лисы и вороны.
Голодные рыбы наедятся досыта;
Перекрыть Рейн своими трупами;
До тех пор, пока не будет закупорено большим количеством плоти,
Она выходит из берегов и устремляется на запад.
Провести границу заново!16
Пожалуй, самым причудливым выражением идеи восстания стало движение гимнастов (Turnbewegung), основанное Фридрихом Людвигом Яном в 1811 году в парке Хазенхайде на территории современного берлинского пригорода Нойкёльн. Целью движения была подготовка молодых людей к предстоящей войне против французов. Задача заключалась не в подготовке военизированных формирований, а в развитии специфически гражданских форм телесной доблести и патриотической преданности в рамках подготовки к борьбе, в которой весь народ будет противостоять врагу. Гимнасты были не "солдатами", термин, который Ян презирал за его наемнические ассоциации ("Sold" - немецкое слово, означающее "зарплата"), а гражданами-бойцами, чье участие в борьбе было абсолютно добровольным, потому что оно было продиктовано любовью к родине. Гимнасты не "маршировали", указывал Ян в "Искусстве немецкой гимнастики", официальном катехизисе раннего движения, потому что маршировка убивала автономную волю и была призвана низвести человека до простого орудия высшей власти. Вместо этого они "ходили", раскачивая ногами в плавных, естественных движениях, как и подобает свободным людям. Искусство гимнаста, - писал Ян, - "является прочным местом [eine bleibende Stätte] для формирования свежих общественных добродетелей [...] чувства приличия и закона и [чувства] веселого послушания без ущерба для свободы движений и энергичной независимости".17
Чтобы облегчить эту свободу движений, Ян разработал специальный костюм, свободная куртка и широкие брюки из серого неотбеленного льна были призваны приспособить и поощрить свободные формы движения тела, столь ценимые гимнастами. Здесь опять же присутствовал антивоенный аспект: "Легкий и строгий, непритязательный и вполне функциональный льняной костюм гимнаста, - писал Ян, - не подходит для [...] косичек, эгильет, нарукавных повязок, парадных шпаг и перчаток на предводителях процессий и т. д. Серьезный дух бойца (Wehrmannsernst) таким образом превращается в пустую игру".18 В сочетании с этой враждебностью к иерархическому порядку традиционной армии проявлялся неявный эгалитаризм. Последователей Яна поощряли обращаться друг к другу "ду", а их отличительный костюм помогал растворять барьеры статуса, устраняя внешние признаки социальных различий.19 Известно, что гимназисты даже пели песни, провозглашающие, что все члены "равны по сословию и званию" ("An Rang und Stand sind alle gleich").20 Выступления Яна на открытом воздухе, во время которых молодые люди раскачивались, крутились и вертелись на поднятых брусьях, являвшихся прототипами современных гимнастических снарядов, собирали огромные толпы зрителей. Это была наглядная демонстрация того, как патриотизм может стать ключом к переосмыслению политической культуры как основанной на добровольной преданности, а не на иерархических структурах власти.
Именно подрывной потенциал патриотических дискурсов оттолкнул монарха от более радикальных предписаний военных реформаторов. 28 декабря 1809 года Фридрих Вильгельм наконец-то вернулся в Берлин, где толпы людей радостно приветствовали его. Но он по-прежнему был против любых патриотических экспериментов. Теперь, когда он вновь обосновался в столице, он как никогда ранее находился под пристальным вниманием французских властей - ведь Наполеон потребовал, чтобы он покинул Кенигсберг именно по этой причине. Более того, после 1809 года позиции французов казались совершенно неприступными. К 1810 году почти все немецкие территории, оставшиеся после распада Священной Римской империи, присоединились к Рейнской конфедерации - объединению государств, члены которого были обязаны выделять военные контингенты для поддержки внешней политики Наполеона. Перед лицом такой мощи сопротивление казалось безнадежным.
Нежелание Фридриха Вильгельма рисковать, чтобы ускорить военные действия, было подкреплено личной трагедией. 19 июля 1810 года неожиданная смерть его жены Луизы в возрасте всего тридцати четырех лет погрузила его в долгую депрессию, в которой единственными утешениями были уединение и молитва. Он не верил в идею восстания; реформаторам было позволено приступить к различным улучшениям в военном управлении и обучении, но Фридрих Вильгельм блокировал их усилия по мобилизации "народной армии" (Volksarmee) путем введения всеобщей воинской повинности. К предложению Гнейзенау о привлечении священнослужителей для призыва народа к восстанию против завоевателей король приложил лаконичную маргинальную заметку: "Один казненный проповедник, и все будет кончено". На предложения Гнейзенау о создании системы гражданского ополчения он ответил просто: "Хорошо - как поэзия".21 Тем не менее, король согласился на одну важную уступку партии войны. Летом 1811 года он одобрил планы по увеличению численности прусской армии и укреплению ключевых опорных пунктов. Также были сделаны тактичные наметки в сторону России и Англии.
К счастью для Фридриха Вильгельма, большинство его старших советников (включая Харденберга) поддерживали его политику выжидания. Поэтому королю было несложно противостоять уговорам "партии войны". Но по мере охлаждения отношений между Францией и Россией, начиная с 1810 года, внешнее давление на берлинских руководителей постепенно усиливалось. Всегда было трудно представить себе европейское будущее, в котором Наполеон и Александр I могли бы ужиться как братья. Напряжение между ними копилось уже давно, но разрыв произошел в декабре 1810 года, когда Наполеон аннексировал
